Решили ворваться в сетевое пространство самой экспериментальной подборкой самых вызывающих стихов местных поэтов, какие только были нам доступны.
Поэзия, как говорит Лев Оборин, это самая оживленная лаборатория языка. А современная поэзия, продолжим мы его мысль – это лаборатория биобезопасности, куда вход через специальный фильтр, где неподготовленный читатель, сунувшись, рискует потерять всякий интерес к поэзии. Поэтому вот вам наш спецкостюм и средства защиты от поспешных ложных выводов.
Содержание
Анатолий Правдивец
Итак, мы с вами договариваемся, что поэзия – это особое высказывание, прямое или непрямое, но в любом случае – это попытка выразить по-другому, иначе то, что не скажешь прозой, а если и скажешь, то прозвучит оно или слишком наивно, или слишком вычурно. Это другое может быть выражено разными языковыми средствами.
В школе мы изучали, что такое метафоры, и более-менее усвоили, что метафора – это перенос признаков с одного предмета, явления на другой предмет, явление. Однако мы привыкли, что метафора воплощена лексически, словами. А как вам такое: метафора может быть грамматической? И более того, существует она уже очень давно. Например, в текстах Платонова, автора «Котлована», язык которого исследователи-филологи называют аномальным. Впрочем, уже и в текстах Гоголя такие примеры встречаются в изобилии.
Как отличить грамматическую метафору? Вот вы читаете художественный текст и перед вами предложение, в нем все слова знакомые, вроде как правильные. Но ощущение такое, что стоят они не в том порядке, сопрягаются друг с другом неправильно. Например, «сердце через глаза впитывает в себя блики слепые солнца» или «облака плывут бетона быстрее». А уж как можно «перекинуть взгляд» на «образ крика», вообще совершенно неясно.
Как читать такие тексты? Как их понимать?
Представьте, что вы лингвист, который расшифровывает, например, надписи на камне, сделанные давно исчезнувшим народом майя. У вас уже есть набор слов, а точнее корней этих слов, значение которых вам уже известно. А вот связи между ними, то, что составляет суть грамматики, вам еще не совсем ясна. Методом подбора, перестановки смыслов вы нащупываете общую идею текста. Вы понимаете, что облака – это что-то подвижное, а бетон, наоборот, что-то застывшее. И вот уже вы видите, что поэт дает вам несколько нелепый в привычном понимании контраст между подвижным и неподвижным, «пересобирая» таким образом посредством языка привычный мир.
Другой вопрос, зачем поэту заниматься этой синтаксической эквилибристикой? И насколько удачно он это делает? Кажется, оба эти вопроса дискуссионные.
* Смотреть на облака, надрываясь, И уже быть с ними - бабочкой. Так посмел, смеясь, Я оказаться галочкой Небытия, абстракции Сердца своего в массе Пространства. А облака плывут быстрее мысли, И, конечно, бетона быстрее, Обгоняя вещи, движенья, числа - Получаясь живее.
Иосиф Домбраускас
Здесь никаких ключей к расшифровке самого текста не требуется. Оба стихотворения написаны «нормальным языком». Но обратите внимание, как интересно оформлен первый: за счет повторяющейся конструкции с «я» перед нами вырисовывается какая-то многогранная геометрическая фигура или гребень с зубчиками разной длины. Графический облик текста – его важная часть. Ведь именно он настраивает нас на определенное восприятие текста ( с бОльщей охотой мы читаем стихи с короткой строкой, с бОльшим усилием – удлиненные строки). В данном случае, охватив взглядом весь текст целиком, читатель настраивается на некоторую монотонность, единообразие.
Возможно, какой-нибудь интеллектуал посчитает название отсылкой, скажем, к реальному документу вроде «95 тезисов» Мартина Лютера и настроится на особый лад. Но не успеет читатель ни удивиться, ни заскучать, как все его ожидания будут разрушены: плавно и нежно его раскачает традиционное силлабо-тоническое стихосложение, которое все же поставит чуткому слуху подножку удлинением строки: «я – с чаем сваренный чертополох». Раскачает и закрутит, потому что история об этом лирическом герое, рассказанная через ряд нанизанных, как бусины, самоопределений, очень динамична, и включает традиционную повествовательную триаду: завязку – развитие событий – развязку.
Обилие же архаизмов и восклицательное «Встаньте и воспряньте!» второго текста, уместное в одах Державина, но чужеродное современному языку, жирно намекает на ироническую игру с традиционной формой. Сарказм этого патетического обращения и подтрунивание над верой в бесплотные идеалы (патриотические?) становится очевиден в самом конце текста. Читайте до конца!
Ариадна Галкина
Оружием сарказма могут быть не только устаревшие поэтические формы, но и прямой, даже наивный нарратив, когда мир описывается глазами не то ребенка, не то несколько полоумной, явно нездешней героини (вроде тех, которых играет Рената Литвинова). Это очевидно, когда авторка сама читает свои тексты – отличный повод прийти ее послушать. Эта вот нездешность тоже порождает языковые аномалии, какие появляются в речи ребенка, когда он осваивает ресурсы языка. И это уже попытка не «пересоздать» мир, а осмыслить пересозданный.
И реальность эта, такая тривиальная с нашей, читательской, точки зрения, но воспринимаемая чужеродным, нездешним героем, выглядит иначе. Здесь вы, дорогой читатель, уже не лингвист, который расшифровывает незнакомые письмена. Здесь вам придется примерить маску инопланетянина, который прилетел на Землю и видит всю эту жизнь совершенно потусторонним взглядом. Это и есть то, что литературовед Шкловский назвал ОСТРАНЕНИЕМ. Возьмем, например, стихотворение «Баба Маша» с попыткой описать в нем мужененавистничество верующей женщины от лица этой самой женщины. Если мы проанализируем речь персонажа, мы быстренько поймем, что никакая условная баба Маша так не говорит. Что за эту бабу Машу говорит та самая потусторонняя Ариадна Галкина – не лирический герой, но лирический рассказчик.
Мужчины все для меня ничтожны, Общение с ними почти невозможно. И если мне признаваться честно, То общаться с ними мне неинтересно! Я сразу выкупаю вашу лесть, Вы под юбку ко мне хотите залезть! Вы все жалкая пародия на него - Единственного милого моего! Ведь я люблю только Иисуса Христа! А остальные мимо, пожалуйстА! Только его лик дарит душе моей свет, И имя его есть вам ответ. Когда-нибудь я точно не удержусь И прямо с балкона к нему вознесусь!
Валентина Киргетова
Если бы поэтический текст требовал ставить сноски к источникам, как в научных работах, то список изученной литературы Валентины содержал бы сплошь монографии по психологии и философии. Об этом свидетельствует и описанный ею опыт сновидения, и поиск себя в «экзистенциальном одиночестве» – наверное, можно теорию психоанализа изучать на материале ее стихотворений.
Однако задача поэта при всей наукоемкости его поэтического текста – не перегрузить читателя материалом, а настроиться с ним на одну эмпатическую волну. Удается ли это Валентине, решайте сами.
сегодня во сне приручала тигра ласкала гладила было страшно тигр открывал свою пасть зевал а я звала звала его говорила "киса" и киса была благосклонна ходила по комнате абсолютно спокойная в общем-то, причин кусать меня или есть и не было а я всё думала зачем мне такая большая кошка это же всё понарошку? это же всё для какой-нибудь фотосессии? если кому-то весело мне не весело мне не весело если живое ходит по краю пусть и квартиры мы же вместе тут умираем притираясь друг к другу настороженными такими непохожими но мы ведь ещё дышим? и так теплее тигр открывал свою пасть а я открывала душу и я боялась что он меня скушает но он слушал
Искренне благодарим Ариадну Галкину за выполненные иллюстрации.
