Николай Вороновский
«Пишу со студенческих лет, но серьёзно занялся поэзией уже хорошо за 30, когда большинство, наоборот, со стихами завязывает. Поэзия – бескрайнее поле для самовыражения. И то, что в поэзии совершенно нет денег (привет Г. Юзефович!) делает её максимально чистым и честным искусством. Хочу стать великим поэтом, лучшим среди всех пишущих сегодня. Понимаю, что для достижения данной цели работы предстоит ещё очень много».
Комментарий составителя
Пожалуй, творчество Николая очень последовательно подчинено силлабо-тонике. Даже отступая от формы, его строчки кричат читателю: «Я, строка, написанная Колей Вороновским, сознательно меняю ямб на дактиль! У меня есть цель!»
Но когда Николай берется подражать символистам и романтикам, то начисто утрачивает свой голос. Каждой поэтической традиции свое время и место в истории литературы. Символизм Вороновского – одинокий глас вопиющего сферического коня в вакууме. Может, эта реконструкция – общая тенденция, которую мы пока не видим? Покажет время. Пока это пыльное старье, а не стильный винтаж.
Впрочем, будем искренни – некоторые образы-символы легко интерпретируются. Смотрящий в зеркало лирический герой, увидевший в своем отражении описываемых им выше баранов – и самокритично, и чувственно, и хорошая завершающая нота.
Лирический герой Николая очень честен («к черту банальность, я чувствую искренность»), распахнут («рожа моя перекошена, мысль – обезбашена»). И в контексте этой сверхискренности и самоиронии, конечно, нельзя не отметить стихотворение «Зорюшка», в котором, по моему скромному убеждению, собралось лучшее в поэтике Вороновского.
Кира Король
Бараны Бараны собираются в поход Туда, где нет людей и нет волков; Лбы окровавлены от кованых ворот Во двор, где псы и дети мясников Сплетаются в игре – не разобрать, Где детский вопль – а где собачий вой; К лугам с душисто-пряною травой Рекою грязною течет баранья рать. И грянет битва, бритвою в руке Остановившись пред моим лицом; Я словно слышал голос вдалеке… Едва рожденный матерью с отцом, Я отставал все безнадежней от Себя, вперед бредущего сквозь бред… Бараны собираются в поход К воротам-миражам, которых нет. Я просыпаюсь и гляжу в окно; Совой гордыня на моем плече Твердит, что волшебство, что мне дано, Важней любви земной, что я – ничей… По кругу эти слушая слова, Я сделал круг в погоне за мечтой, И в зеркале упрямства пустотой Глядит в глаза баранья голова.
Вера Вера, безумная Вера, ну ты же примером была, и почему ты под этого жирного потного дядю легла? Ах, я бы и рада для мира себя соблюсти, но - этого мальчика надо было спасти от его демонов, от его страхов, чтобы он маленьких девочек за гаражами не трахал и не убивал… Рому глотнув, капитан резко дёрнет штурвал, кинет русалкам бутыль, засмеётся, как чёрт; чёт или нечет – сирены поют, и влечёт в тёмное, страшное, бурей смывая мораль с марса грот-мачты за шумными чайками вдаль. Вира – так имя твоё произносят другие, не мы, не оставляй нас без нежности в пасти зимы, скалам пощечины волн в нелюбви пустоте, все они были. Но – все они были не те. Вера, святая блудница, взгляни на Луну. Думаешь, этим девицам так просто уснуть? Как им под юбки глядели, кто был им не люб, а кто был люб, тотчас стал равнодушен и груб, словно тот дядя, чей пуст и пугающ был взгляд, и – вы с ним поняли вдруг свой взаимный, потерянный ад, как две осы, оказавшись внезапно без жал… Он, застегнувшись, нелепо, смешно убежал. И средь морей твоих слёз столько бурь, столько драм, за яблок спасательный круг так цеплялся Адам, ты, на него поглядев, отвернулась назад… Там стоял Дьявол. - Вера. Пойдём ко мне в Ад.
Век серебра Оставим это дело старикам; Средь сотен русл осталось лишь одно… Шумит, бежит страстей людских вино, Пьяня очередного мотылька. А дальше – рассуждения о том, Как бренен мир, и кто тому виной, Что опустел, устав от смеха, дом, Что жизнь, как зверь, обходит стороной. …А я другое помню: в Бикине Мы с дедом. Вёдра, полные грибов. Спустились с сопки - и среди домов Подходим к остановке. Как во сне, Я вспоминаю, как асфальт пылал, В себя вбирая августовский свет… Я посреди дороги лёг – а дед Заметил – и, ругаясь, подбежал, - Вот мать приедет – всё ей расскажу! - Да дед! Ну тут же нет машин почти! - Стой рядом! Чтоб ещё с тобой пойти… Лениво полз в траву с асфальта жук, Автобуса всё не было, и я Обиделся и думал: дед неправ! А запах сохнущих на солнце трав Шептал, как рвётся осень в те края. И правда: скоро стало холодать… И детство кончилось. А после умер дед, Успев сказать: «На Ельцина насрать!», В кровати с дядей ночью охладев... Я шел кругами, словно хищный зверь, Вокруг себя. И все робел напасть, Глотая снег, чтоб замертво не пасть; Чернела пасть. И отворялась дверь В век серебра – где дед с жуком един, И август сатанеет снега пухом, Где я явлюсь собою – кормом мухам, Пьяней, чем Вакх, мудрей, чем Саладин… В век серебра - кому помогут боги? Кто – пыль, кто – государев фаворит?.. А в небе ледяном звезда горит Мальчишкою, лежащим на дороге.
Флаги на башнях 1. Флагами машут, текут краны башенные Сучками крашеными, – услышь меня, Маша! - я Утренней кашею сны зажую свои страшные, Рожа моя перекошена, мысль – обезбашена; 2. Девочка страшная, сильно накрашенная, Слушает Летова, Нойза, с глазами уставшими, но Единорогу не место в упряжке на пашне, и Фляги да чаши – с похмелья проснувшись, шарашили; 3. В сказки ли верили, в детстве читали Каверина, Лучше бы Лондона, Мартином прыгая Иденом В Темзы свинцовое лоно, без тени сомнения, Молча, уверенно, что где-нибудь после увидимся; 4. В городе жизни и смерти костьми обгорелыми Ринемся в реку – и, смыв липкий страх, станем целыми, Дьявол нам цели дал – но облетели деревья на севере, Как в прошлых жизнях, когда вдоль дороги висели мы; 5. Поле цветков. Лепестков в каждом – в чётном количестве, Смерть мотыльков – их язычество. Ламп электричество К ним равнодушно и вовсе им зла не желает, но Каждый решает, за что умирает, снимаясь в кино, 6. Где всё равно, что решили за нас злые взрослые, Где, в основном, пожалеем о сделанном после мы, К синему морю по грязному Гангу плывут наши кости, но Флаги на башнях поют на ветру лепестками нечётными И – здесь нет места для злости. Нет места для злости. Нет.
Брусника я гляжу на бруснику, чуть давленую, осознавая: это люди, налитые кровью!.. непонимание разниц между не даст никогда интеграции. с молоком материнским различную информацию пьём – и с разными итерациями, мотивациями, абберациями смотрим сквозь, как на ягоды сочные красные. вроде зла не творишь никому – но в опасности…. вот беру я брусничную ягоду спелую, в пальцах лопнула алым. какое дело мне, что она так хотела продолжить быть целою? красным залит мой стол - то ли ягода, то ли баранья кровь, то ли центры торговые, вагоны метро искорёжены, смяты, подобно мечтам непрожитым, кляксам красным под тонкой брусничной кожею.
Дым Мы бескалечно далеки. На расстоянии руки потешные полки тоски. Мы раз за разом об одном, что нас пьянит рандомным сном, но мир бесконечно шире нас, мы рождены обшить каркас его. Из фраз, что хаотично говорим, возводится за Римом Рим, а мы горим, как суперджета фюзеляж, в себя вобрав, обняв, и каж- дый наш! Но дрогнет вдруг стена щитов, и ты, решившись, что готов, шагнёшь сквозь дым. Сомкнётся за спиной стена, ты, обернувшись, – где она?! рванёшь назад, но, осознав, что не пройдёшь, стоишь и как ребёнок ждёшь, когда расплавят эту ложь её глаза.
Зорюшка чем же ты зорюшка занимаешься то ли без цели ты занимаешься то ли господь красит утро ясное светлыми красками? нет друг мой колюшка говорит зорюшка это ты ночь просидел всего лишь то а день проспишь как обычно весь совсем солнышко свесится и не посмотрит закатом в северно- е окно твое уж не зелены кудри постлетние предсамайные это нормально но чем же я зорюшка занимаюся? тем что сама собой оставаюсь я и подаю пример тебе колюшка брось алкоголишко! о моя зорюшка! светлая, розова- я бы тебе рассказал – даже прозою – как могут тучи закрыть свинцовые мысли ли слово ли и над туманом ты - бесприданница а без тебя я в тумане - пьяница жду тебя даже с трезвящим холодом ты - моя молодость что-то гроза разыгралась под утро, и (рифма должна здесь быть перламутр… но – к черту банальность) я чувствую искренность в каждой по лужам капле чувствую как наверху над тучами мучается не я ль ее мучаю? колюшка ну ты чего прекрати скорей! ты ведь один из самых спокойных добрых и терпеливых моих друзей
