до геополитики

из «времен года» со всей их расплывчатостью

1

Памятью о Магеллановых странствиях  
переполняется лужа...
Ай, да лягушка!

(Зыбкие грани стихий – 
стимул продолжить смешение
даже амфибиям.

Мир столь обширен!..
Впору и призадуматься –
хвастовство будет позже.

Прутик покрепче найди,
договорись с авиацией
и – помалкивай.)

2

Зрелые грёзы: спросонья 
от сквозняка из дыры в занавеске 
словно ныряю в лесное озеро.

(Шторки ли ветхой рядно – 
надуло в миг пробужденья
последним иллюзиям свежести.

Сразу и не поймёшь,
с чего вдруг помолодел...
А ведь просто стареешь.)

3

Выглянули как из склепа:
cковала жестокая стужа
даже хребет дракону...

(Стереоподписью Минуса
крепнет «хрустальный ларец» гибернации. Лазарям, 
как и спящим красавицам, «вон!» – рановато.)

4

В самом разгаре весна!
Но не каждый ли червь – иероглиф
и значит: memento mori – ?

А «между тем», в самой Японии 17 – 18 вв (т. е. периода её наиболее враждебного отношения к европейцам и политики самоизоляции), как известно, Сёгунат, и страной правят самураи – : жёсткая иерархия, непререкаемый кодекс чести, неукоснительный этикет. Зазевавшийся простолюдин вмиг лишается головы, если не успел склонить её перед господином (мгновенная реакция и безошибочное ориентирование в ситуации нужны не только в бою, но и для того, чтобы не оказаться таким же олухом). Слугами этой системы – самураями – являются практически все, кто имеет хоть какой-нибудь социальный статус (остальные просто её рабы или вообще ничто, гумус, а также – враги). И это, в отличие от европейского феодального вассалитета, был (или, по крайней мере, утверждался как) отнюдь не произвол, а именно Закон, причём – как уже сказано, для всех. 

К примеру, в Германии вассальные сеньоры, хотя и могли быть связаны личными клятвами или присягой, как друг с другом, так и с вышестоящей знатью, тем не менее, легко их нарушали, переходя под более надёжное покровительство, которым, в принципе, всё и оправдывалось. Пусть в немецком языке и существует аналогичное по значению со словом «самурай» понятие «кнехт» (тоже "слуга" (опора)*); а с прибавкой "ланд(с)" оно в своём значении как будто бы даже претендует на похожее топологическое, а то и морально-патриотическое, расширение; но, во-первых, в самой Германии (да и во всей Европе) практически сразу (к 15-ому веку) «ландскнехт» становится синонимом «наёмник» (то есть совершенно противоположного); а во-вторых: коротко говоря, «ландскнехт» – это не «ландграф», то есть роль довольно-таки низкая, по преимуществу – для простонародья или захудалого низшего дворянства. Главное же: эти «слуги земли» практически вообще никому не присягали и воевали где и против кого угодно и только за деньги, а что касается кодексов чести, то, не говоря уже о простом предательстве, легко могли проявить по отношению к какому-либо незадачливому суверену совершеннейшее бесчинство. К слову сказать, впрочем, сами суверены плебейским примером подобного практицизма и здравомыслия тоже не брезговали (или даже наоборот – бывали их образцами**); и, если именно сейчас вспомнить о Японии, то Земля (и) должна бы буквально перевернуться, по крайней мере, с западного на восточное полушарие, где на нескольких довольно-таки небольших островах, даже Сёгун – казалось бы, вершина и средоточие реальной и безграничной власти – просто не мог и не имел никакого права, а зачастую упрямо не хотел и сам «терять лица». (То есть «эти косоглазые уроды», оказывается, уже тогда строили свою «немыслимую для европейца (по-восточному беспросветную!) тиранию» не на идее соответствия своему призванию некоего непогрешимого небесного помазанника, но на всеобщем и практически уже инстинктивном понимании того, что подлинная, «освящённая небесами», Власть может быть лишь властью некоего Закона; и как власти принципиально безличной (здесь уместно вспомнить и о политически фиктивной, всего лишь номинально представительной в реальности, функции японских императоров) ей, этой власти, должны подчинятся не только без исключения все, но – особенно – все реально облечённые конкретными полномочиями – т. е., собственно, и сами "власти предержащие".)

«Чрезвычайно горячо!» «Крайне изнурительно!» И воистину, эта Система, точно только что выкованный клинок на ураганном морозном ветру, постоянно звенит от накала и напряжения. Взвешивать каждый свой поступок, каждое своё слово и даже каждую мысль – это в порядке вещей и обыкновение. Качество бытия, особенно в сфере социума, соблазнительно здесь охарактеризовать одним, довольно-таки устрашающим нас, понятием – суровая дисциплина. И все же оно, как убеждает или пытается хотя бы дать нам понять опыт японцев, не столь уж просто и примитивно, чтобы тут же лишь и согласиться: дескать, да уж, суровая так суровая – а следом даже и добавить, что, стало быть, и «ничего личного»... Нет, некая зона приватности, пусть и тоже управляемая строжайшими канонами поведения, конечно же, сохраняется – не может не сохраняться. Более того, она даже эмансипируется (и снова здесь кстати вспомнить о преимущественно культурно-просветительском, мусически-меценатском, характере непосредственной деятельности императоров). Но эта область изначально и усиленно культивируется как наиболее эффективное участие именно в том всеобщем, которому, разумеется, не могут не быть органически чуждыми любые пароксизмы или, тем более, капризы отъявленного индивидуализма. Пропорционально идеальности подобных требований, Япония тогда – это, конечно же, едва ли не Утопия; но надо всё же понять в общем-то справедливую убеждённость её обитателей в том, что, утончаясь от шлифовки, всё подлинное становится не эфемерно чахлым и вырожденным, а наоборот – всё более сильным, определённым и безукоризненным. Сверх того, попрекать японцев обесцениванием личности (индивидуальности) – значило бы не понимать и не помнить, что все великие достижения средневековой Европы тоже никак нельзя счесть плодами потакания гедонистической разнузданности и нарциссической самообольщённости. 

Человеческая экзистенция всегда находила свои клапаны в религии, познании и искусстве. И в этом смысле духовно-эстетическая жизнь японцев – пожалуй, как нигде больше – обеспечивается исконным соответствием ей этих наивысших проявлений культуры. Эстетическое и духовное здесь присутствуют и поддерживаются во всём. Когда-то быть кем-то достойным и означало быть самураем, но, поскольку быть самураем – это в самом прямом и полном смысле слова искусство удержания и приумножения собственного достоинства, а оно состоит в мере личного соответствия (и «сопричастности») общему, то оно по необходимости и является искусством и культом той самодисциплины, которая своими установками и тем, на что она позволяет и требует направить наибольшие внимание и энергию, как раз таки и становится посильным вкладом в общее достояние от всякого личностного свершения. Этот тугой и якобы иррационально нерасчленимый клубок антиномий всё же очень похож на гегелевский концепт актуализации конкретного бытия (или, может быть, даже на хайдеггеровский – самоосвоения присутствия). Не так уж чужды японцы Западу! – Просто они действительно упрямо и целеустремлённо своеобразны, причём – в отличие от всякого самозабвенного оригинальничания и инфантильной избалованности – не теряют взыскательности к себе и проницательности к окружающему. Эти законченные эстеты всё ёщё учатся; и эти вечные ученики запросто преподадут урок любому эстету (может быть, единственная помеха этому «запросто» – их самобытность и в деле преподавания). Живопись, литература, музыка, традиционные церемонии, каллиграфия – словом, всё – должно и теперь ещё постоянно и неукоснительно оттачиваться и на этом острие возводиться к высоте подлинного откровения. Только при такой, с точки зрения европейца, унизительной и изматывающей муштре, всем личным проявлениям и можно найти, а затем и сохранить им их законное место. Поднятому на знамя, к примеру, французского Экзистенциализма либертинажу здесь давно и заведомо объявлена беспощадная война; и поскольку практически все самураи не только предупредительные слуги, но и превосходные воины, они в этой войне неизменно побеждают. 

Но сама экзистенция есть экзистенция, и, в силу указанных причин, как раз для её закалки она и требует своего***. А что может быть исконно более экзистенциальным, нежели Дзэн и Хайку – этих аверса и реверса той высокопробной монеты, которую вот уже на протяжении, как минимум, двух (последних) столетий Япония исправно вносит в сокровищницу мировой культуры! Нет, конечно же – помимо всего, уже перечисленного, и многое другое ещё – включая театр, икебана, спортивные и неспортивные виды единоборств, педагогику и даже, наконец, полезнейшие навыки сексуального поведения... И всё же здесь это, так сказать, по-японски о жизни в её частностях, а в Хайку и Дзен это, как представляется, именно о сути жизни вообще (разумеется или по крайней мере, с точки зрения японцев) и главное – сугубо по-самурайски. Именно эти два явления отличает предельная концентрация и дисциплина усилий в начинании и ошеломляющая полнота результата, внешне, как правило, выражающегося столь экономными в своей безошибочности средствами, что определение класса подобных происшествий обычно звучит чем-то вроде слегка растерянного: «Связь в одно касание, но... с Универсумом» или же – «Всё-таки протащить через игольное ушко не какого-то там верблюда, а...» – ну, и прочие такие, так сказать, ТОЖЕ стихи... Но на сниженном уровне предлагаемого рассуждения, в принципе, это-то ведь и есть те задачи, которые ставят перед собой и порой разрешают Хайку и Дзэн – ! 
(И – не + ли, пусть и скромненький, здесь и от нас: мгновенность и концентрированность фотографии?!! Пожалуй, и понадеяться бы, но –)

К подобному максимализму, возможно, уже стоит отнестись скептически. Как для того, чтобы стать даосом, мало уже и везения родиться китайцем, так, вероятно, и трудно что-либо окончательно сказать о Хайку-Дзэновском потенциале в отношении современной Японии. Самое большее (и зачастую почитающееся за максимум вообще), чего достигают нынешние адепты и Того, и Другого – это некая поэтически отрешённая созерцательность и, если можно так выразиться, жамевюальное**** освежение восприятия. Замечательные частности личных переживаний, как и их вполне понятные и простительные притязания на статус озарения, действительно могут настроить на возвышенный лад или даже подвигнуть к пересмотру личной жизненной позиции, однако ничего (или почти ничего) специфически японского (самурайского), конечно же, тут нет; наоборот – всё (или почти всё) уже вполне «наше». А возможно, уже «тем самым», «аутентичным», никогда больше и не будет, поскольку и сама Япония (даже и экзистенциально) уже не столь одинока, как когда-то (и как для экзистенции, похоже, желательно). «Русские, Чешские, Английские (а есть ли уже и Немецкие?) Хайку» или «Мировой, международный, а то и интернациональный Дзэн-буддизм» – эти словосочитания только на первый взгляд, с непривычки, звучат нелепо. И потому всех участников всех Антологий хайку хочется лишь благодарить: и не только за стихи – что, конечно же, в первую очередь – , но и за поистине плодотворный оптимизм уверенности в том, что любое из выше упомянутых... так сказать, затруднений – это отнюдь не беда.

---

*А не характеристично ли, что в советском словаре просто напросто и всего лишь – “батрак”!

**Если это не слишком большое своевольничание на предмет этимологической близости, то – в одном (ныне – и давно уже – доминирующем) языке германской группы слово “knight” всё же рыцарственно оставляет нам некую, пусть и по-ночному сумеречную, надежду…

***Само фольклорное происхождение (изначальный исторический исток) Хайку с сответсвующими ему, так сказать, простонародно-частушечными комическими элементами, тщательно вытравляемыми впоследствии адептами «высокой» поэзии, не доказывает ли именно этого! Но и именно только тиски (или сито) последующей “сублимации” как раз и приводят к той щемяще пронзительной ёмкости выражения, когда в нескольких вдохновенно найденных словах мгновенно схваченная (и конкретная) истина бытия прорывается-таки к всеобщему из единичных интуиций его сущностного одиночества.

****от Жамевю – «антонима» Дежавю

В качестве улик собственной причастности – 
несколько, в том числе и «плагиатно-пародийных», под(д)елок:

*
В городе. Ни одного туалета...
Так далеко от дома я,
а всё – под себя!

*
Подозреваю – грипп:
пара желтков-светофоров
жарятся на дожде. 

*
Где ж нас ни носит!
Мечется тень от меня –
и та заблудилась...

*
«Клавы» хищный оскал –
еле отдёрнул ручонки
от синтезатора.

*
Деньги, конечно, не главное.
Если они, разумеется, есть. 
– Не возразит и корыстолюбец.

*
Древний просчёт землемера ли, но
ярче любых «белых пятен» на картах
так и мерцает нам Магелланово Облако.

3/1 (ТРИ К ОДНОМУ) + 2

Я – не Ассоль...

Но хоть ты, о Залётный Голландец,

плавай в моей банной шайке!

+ 2

Ты ли помеха застоям приватных водиц в штормах гигиены!

Не пожелаешь отрадней помощника и в "постер-рушках"!..

P.S.

1

«1000 извинений!» за, возможно, «плохое качество» фото. Но, по-моему, гламурная протокольность «высокого разрешения» здесь повредила бы. Ведь и Хайку в своём «результате» (если, конечно, он есть) – это отнюдь не респект некоего бюрократического отчёта о некоем биографическом факте. Так же, как и «сатори» менее всего предполагает или подразумевает восторженное ослепление многопиксельной картинкой. (А за «плохое качество» стишков – таких, "извинительных" (нет – "покаянных"!), тысячёнок – да сколько угодно!)

2
ВИДЕНИЕ

             Александру Белых

Холодно. Заиндевело
окно. Даже след пальца –
точно печать автора на гравюре.

Глаз одеревенело
тоже стыл и слипался
на полусне: в гостях у Японии Дюрер...

Впрочем, визит недолог –
всплесками поцелуев 
немец не захлебнулся в раскосоглазой...
И – совершенно голой: 
«Да знаешь ли ты ценУ им?!
– Губы беру за гульден, налом и сразу.

– Дорого же оценил ты
наших беззубых иены...
– Йони ещё дешевле, с учётом курса...
Боди- ли -арт- или -билдинг,
души – лишь рента геенны;
не отягчай же торги морзянками пульса!

– Богу ли Будд избавленье:
в пыль истолчённые нэцкэ –
миниатюрных цунами микроцусимы –
наше прошедшее время
переведут по-немецки
в каллиграфических готик иссякшие силы.

Слушай, чего не получишь,
ты, гамбургер впрок побережью,
с вольной бездонности самого синего моря:
даже воды – ни полушки,
ни – жёлтых голеней между –
даже и края небес, растопивших твой флорин!..»

...С глаз уже прочь летело
иконоборчество створок –
духом друг другу столь чуждых в одной ипостаси...
Мёртвой корой и два тела
тлели, как вымокший порох
их же наибезупречнейших двух репутаций...

– Дюрер, я лишь соглядатай
плотской твоей неудаче
с розовоперстым по-дальневосточному Фебом:
в инее глаза лишь датой (25.12.09)
палец лишь и обозначил
тающий пункт – переводчика ли? – : неведом.

*
Старо-хитовая CD-осень:
трек с почерневшего серебра
сцапал луч солнца.

*
Ветер ломится в дверь...
Надует и в голову, и в карманы
щедрых его приношений.

КОГДА ПРИДЁТ НОЧЬ

«На лёд,» – и – «на шугу залива
затёртый тучами алтын
роняет отблески златые»...
Ты... оплошал, и носу – «слива»:
стихов японскую латынь
не Лунь тебе споёт, а тЫ ей!..

3

Итак: для россиян, живущих в дальневосточном Приморье, ближайшим восточным соседом является Япония. Однако на западном направлении и гораздо ближе, как и доступнее первой, находится всё же Китай. Это простое географическое обстоятельство ныне может вызвать, по крайней мере, у не-приморца, некоторое, а то и серьёзное, недоумение – особенно если он в вопросах местонахождения привык доверять не Птолемею или Копернику и даже не Меркатору или его современным орбитально-спутниковым преемникам, но исключительно геополитическим теле-, радио- или интернет- новостям.
Возможно, чисто антропологически Российское Дальневосточное Приморье даже и ценно, помимо прочего, этой способностью провоцировать подобного рода пещерные недоразумения. Тем более, что образцами и экономического развития – западного или про-западного – для него в первую очередь являются опять-таки сплошь дальневосточные страны – то есть, к названным двум стоит добавить ещё и Южную Корею, Тайланд, Сингапур, Малайзию и другие. 
Но ведь и культурное своеобразие, стилистическая оригинальность, экзотическая самостийность – словом, характерный «вкус» всех этих соседей тоже давно уже стал для Приморья во многом образцовым едва ли не до оскомины. Отсюда, возможно, и инициатива, кроме предложений сугубо делового характера, позволить себе откликнуться – хотя бы и совершеннейшей безделкой! – на раздражение от той или другой из мреющих над доступными горизонтами национально-исторических аур. В данном случае визуально-вербальная речь как бы и адресована (будучи, к тому же, отчасти и «продиктованной» адресатом) именно древнейшей, обширнейшей, разнообразнейшей, энергичнейшей и, наконец – как отмечено – ближайшей из них.

…в разных ли (а потому вряд ли ведь

и параллельных) мирах

– неотразимые –

вне подозрений и как соучастницы

снов Чжуан-цзы…